«В партизанской войне каждый человек — руководитель»

Белград, 3543 километра от дома. Здесь я встречаюсь со своей приятельницей Настей Лотаревой, журналисткой Би-би-си, которая эвакуировалась вместе со всей редакцией из Москвы.

Под разговоры о судьбах родины мы прикончили бутылку вина, а потом взяли баллончик с краской и отправились на ночные белградские улицы — по всему городу были граффити «Слава России» и «Z». Ну нет, решили мы и пошли замазывать эту гадость. Рефлексия без прямого действия — не наш путь.

Настя когда-то была главредом главного российского медиа о благотворительности «Такие дела», так что наш вандализм сопровождался разговорами о наболевшем.

— Слушай, Гриш, может, зря мы столько лет занимались благотворительностью? Ну вот помогли наши проекты тысячам людей, но сейчас российская власть убивает десятки тысяч украинцев.

Этот вопрос, на самом деле, появился задолго до войны: чего стоят все эти «малые дела» в стране, в которой преступники у власти?

Но даже сейчас что-то во мне восставало против такого подхода. Малые дела всегда лучше бездействия. Ничего не зря. Да и никакие они не малые, конечно. В рамках одной человеческой жизни, которую мы хоть немного изменили к лучшему, наша помощь — это целый мир. А ведь таких людей и таких жизней и правда много.

Мы — все те, кто занимался благотворительностью, писал о ней, снимал репортажи, — пытались вдохновить людей на то, чтобы объединяться и менять мир вокруг. Показывали, что можно не отворачиваться от чужого страдания, а вместе делать так, чтобы этого страдания становилось меньше. Чуть-чуть обогревали этот вечный российский безжизненный космос, где «человек человеку волк». И у нас даже как будто получалось. Появлялось всё больше благотворительных фондов, быть волонтером стало престижно, а регулярные донаты стали обычным делом. По крайней мере среди молодежи. Да, 24 февраля Путин сотоварищи в одно мгновение понизили температуру на сотни градусов. Но даже это не перечеркивает всю нашу работу.

Как раз в эти дни мне с разных сторон начали писать люди, которые занялись помощью беженцам. Просили проконсультировать, что-то подсказать про привлечение пожертвований, про раздачу еды. Вдруг появилась куча волонтерских проектов: там собирали деньги на билеты, здесь раздавали одеяла на вокзалах, находили ночлег для украинцев, которые оказались на территории России и пробирались к своим родственникам, оставшимся в Украине или выехавшим в Европу. И ведь, наверное, есть во всем этом пусть небольшая, но заслуга всех тех людей, которые последние 30 лет занимались в России благотворительностью. Как-то мы все вместе научились не терпеть несправедливость, а хотя бы иногда объединяться и помогать.

Кстати, и сама Настя занялась вскоре организацией лечения и эвакуации из России украинцев с оккупированных территорий, в основном пожилых, — многие из них не могли получить медицинскую помощь и не имели денег на билеты. В результате Настя то собирала деньги, то договаривалась о перевязках в Ростове, то искала кому-то психиатра в Москве.

Следующим утром у меня как раз было несколько созвонов с новорожденными проектами помощи беженцам. Последние годы я довольно много преподавал и консультировал благотворительные проекты, и вот теперь знакомые и незнакомые люди рекомендуют меня своим друзьям. Я, конечно, только рад —мне нужно делать хоть что-то, что поможет жертвам этой войны.

— А можем ли мы отказать человеку в помощи? Вчера на вокзале один украинец очень грубо разговаривал с нашим волонтером, — спрашивала меня девушка, которая организовала помощь украинским беженцам в Германии, сама только что уехав из России.

— Да, конечно, только я вам очень советую прописать, в каких ситуациях волонтеры могут отказать в помощи. Отказывать в помощи нуждающимся психологически очень тяжело, и важно, чтобы у людей было на что опереться. Грубость и агрессия в адрес волонтеров в этом списке должны, конечно, стоять на первом месте. При этом всякое бывает, просить о помощи тоже сложно. Да еще и граждан страны, которая напала на твою. Так что если этот человек вернется и будет вести себя вежливо, то я бы ему помог. Мы в «Ночлежке» вносили человека в «черный список», только если он представлял опасность для сотрудников или волонтеров.

— Мы раздаем продукты и одежду в Тбилиси — тут сейчас много беженцев из Украины. И вот непонятно, как поступить: у нас много волонтеров, которые приходят время от времени, но есть люди, на которых прямо всё держится. Но они сами эмигранты, им нужно деньги зарабатывать.

— Я вас очень понимаю, тратить деньги на себя всегда неловко, но поверьте, совершенно необходимо. Если вы хотите помогать не от случая к случаю, а каждый день и долго, то хорошо бы найти деньги хотя бы на одну-две ставки. Причем это должны быть ставки главного организатора и фандрайзера — того, кто займется привлечением пожертвований. Вообще, чем более профессиональной помощью вы занимаетесь, тем большая часть вашего бюджета будет уходить на зарплаты. Раздавать одежду могут волонтеры, а вот если вы займетесь, скажем, помощью в трудоустройстве и решении проблем с документами, то нужны будут квалифицированные специалисты. Главное — быть честными. Нельзя, конечно, собирать деньги, скажем, на продукты, а тратить их на зарплаты.

— У нас проект помощи беженцам из Украины и Беларуси. Помогаем тем, кто оказался в Польше, учить язык и вообще поскорее интегрироваться в местную жизнь. Может, вы нам посоветуете, как нам привлекать пожертвования? С волонтерами всё хорошо, а с деньгами беда.

— А вы считали, сколько стоит научить одного человека польскому?

— Ой, а как же мы это посчитаем?

— А вот смотрите, у вас есть расходы на ваш проект: расходы на бухгалтерию, на аренду помещения вашего, на несколько ставок сотрудников. Сколько, около шести тысяч долларов? Ок, и вы учите в среднем в месяц сколько, 40 человек? А сколько нужно заниматься взрослому человеку, чтобы неплохо выучить польский?

— Ну, украинцы и белорусы быстро осваивают, конечно. Но всё равно год-полтора.

— Отлично, давайте считать, что в среднем 15 месяцев. Вот ваши расходы за 15 месяцев нужно поделить на 40 человек. Получается, 2 250 долларов вы тратите, чтобы научить одного человека польскому. По 150 долларов в течение 15 месяцев. Я бы эту цифру активно везде использовал. Абстрактные призывы пожертвовать работают так себе, а вот один конкретный человек, который научится языку и сможет устроиться на работу, — это гораздо понятнее. Надо вот только 2 250 долларов собрать.

В принципе, было видно, кто выплывет, а кто потонет. Вот активный и толковый парень, но, кажется, долго он в благотворительности не протянет, слишком близко к сердцу всё принимает. Но, может, успеет научиться некоторой профессиональной дистанции. Вот крутая женщина, прямо прирожденный лидер, но разговоры про фандрайзинг и распределение ролей в команде на нее навевают скуку. Ей бы какого-то более приземленного человека найти, который будет выстраивать процессы. А вот у этой девушки вряд ли что-то получится, к сожалению. Если и есть качество, без которого невозможно руководить, то это готовность принимать решения и брать на себя ответственность.

Из Белграда еду в Болгарию и потом в Турцию. Еще в начале войны я решил, что буду продолжать регулярно тренироваться. Скалолазание — то немногое, что помогает держаться. Так что, где бы я ни оказывался, я доставал из багажника скальные туфли и шел на скалодром. В Стамбуле во время лазания я разговорился с каким-то парнем — он оказался беженцем из Сирии и держал путь в Германию. Грустно улыбаемся друг другу и желаем удачи.

Вдруг раздается звонок от мамы: «Тут тебе на почту пришла повестка в суд, от Следственного комитета. “ЯВИТЬСЯ С ПАСПОРТОМ В КАЧЕСТВЕ ПРИВЛЕКАЕМОГО ЛИЦА”. Как я рада, что ты уехал». Я отвечаю что-то успокаивающее, а сам думаю о том, что российские власти часто отыгрываются на родственниках — устраивают обыски, давят на психику. Было даже несколько случаев, когда по надуманным обвинениям сажали в тюрьму. Как бы не прилетело родителям.

Кажется, пора продавать квартиру, решаю я. А то эти сволочи еще арестуют имущество моего привлекаемого лица, с них станется.

Наконец, спустя ровно месяц после отъезда из Петербурга я приезжаю в Тбилиси. Повсюду украинские флаги, много надписей «Fuck Russia» и «Fuck Putin». «Какой же черный нам выпал век», — откликается граффити на стене напротив. Благодаря всему этому есть ощущение, что война где-то рядом. И странным образом это успокаивает — так и должно быть. В этом смысле в какой-нибудь Вене, которая продолжает жить своей жизнью, мне было куда неуютнее.

В Тбилиси у меня сейчас больше своих, чем когда-то было в Петербурге, — почти все московские и петербургские друзья приехали сюда. С российским паспортом здесь можно год жить без визы, многие здесь бывали и полюбили Грузию еще до войны. Для меня тоже Тбилиси не чужой город. С грузинами моего возраста мы родились в одной стране и читали в детстве одни и те же книжки. Первые несколько недель живу у грузинки, с которой мы прежде даже ни разу не виделись. Пару лет назад я консультировал онлайн ее благотворительный проект, а сейчас она вдруг написала мне и предложила помочь.

Потом снимаю небольшую квартиру. Не успеваю я вселиться, как раздается требовательный стук в дверь. «Силовики, обыск?» — проносится в голове. Да ну, бред, я же не в России. Нет, соседка по дворику принесла кусок торта. «Добро пожаловать!» — говорит она с чудесным грузинским акцентом. Вскоре меня ловит другой сосед. «Переезд, эмиграция, я всё понимаю. Нужно будет занять денег — ты скажи». Чужой наемный дом, а вот поди ж ты.

Обнимаю сестру и племянницу, они тут уже месяц. Сестра Даша, успешная предпринимательница и популярный блогер, тоже не скрывала своей антивоенной позиции и в начале войны начала получать угрозы от подписчиков. «Мы тебя найдем», «Мы знаем, в какую школу ходит твоя дочь», — писали эти милые люди.

Мама по доверенности продает мою однокомнатную квартиру, и, кажется, первый раз в жизни я чувствую себя состоятельным человеком. Вскоре ко мне приезжают отправленные родителями 200 килограммов любимых книг. Знакомые корешки добавляют уюта — пусть не дом, но иллюзия дома.

Коллеги вдруг присылают тревожное. Зампред комитета Госдумы по развитию гражданского общества, некая Ольга Занко:

«Хочу узнать ваше мнение. Должна ли НКО, которая пользуется поддержкой государства, нести ответственность за антироссийскую деятельность ее руководителя? Например, есть такая организация “Ночлежка” — благотворительная, помогающая бездомным людям. Ее руководитель Григорий Свердлин неоднократно выступал с антироссийской пропагандой, сейчас уехал из России и продолжает это делать оттуда, в том числе распространять фейки о вооруженных силах РФ. Однако эта НКО неоднократно получала поддержку от государства, из последнего — в 2022 году грант на 6 миллионов рублей. И формально они руководителя поменяли, однако сам Свердлин рассказывает о новых проектах “Ночлежки”, а на сайте — добрые слова по отношению к бывшему руководителю».

Незачем и некому отвечать, что «деньги государства» — это деньги налогоплательщиков. Что государственные гранты — это всего 3% от бюджета «Ночлежки». Что руководитель НКО тоже человек и имеет право на личную гражданскую позицию. Что большая часть того, чем занимается «Ночлежка» и другие организации, помогающие бездомным, — разгребают разнообразные провалы государства, которые привели к попаданию людей на улицу.

Мы еще раз смотрим, готовы ли мы к любым проверкам. Я окончательно перестаю писать о «Ночлежке» в соцсетях. К счастью, этот публичный донос пока остается без последствий. Только гораздо позже, когда я буду изучать материалы заведенного на меня уголовного дела, я обнаружу там написанный в эти дни донос Занко и еще пяти депутатов в Следственный комитет. «Участились случаи явно враждебной деятельности со стороны представителей некоммерческих организаций», — сообщают они.

Но это будет позже, а пока, чтобы хоть немного прийти в себя, я еду в горы. Буквально в паре часов езды от Тбилиси — Главный Кавказский хребет, на который я совершал свои первые альпинистские восхождения. Каждый раз это была целая эпопея — сборы, отпуск, долгая дорога. Теперь же я могу съездить в горы на выходные. В июле я залезаю на пятитысячник Казбек и фотографируюсь на вершине в пуховике, на котором по-прежнему написано «Нет войне». Российская граница буквально в нескольких сотнях метров. Получаю для автомобиля грузинский номер. Номера формата две буквы, три цифры, две буквы здесь можно выбирать самому, и друг Андрей, он же редактор этой книги, придумывает гениальное «XY-801-HE», то есть «Хуй войне». Всё это позволяет хоть немного отвлечься от того, что война продолжается, а я по-прежнему понятия не имею, как дать сдачи этому преступному режиму.

«Хочется просто бросить всё, лечь дома в постель и ни о чем не слышать. Но, конечно, глупее этого ничего быть не может, да и в постели тебе всё равно не будет покоя», — думаю я словами Кафки.

22 сентября я вдруг замечаю на улицах что-то странное. Во все салоны сотовой связи стоят очереди из молодых мужчин. «Мобилизация», — слышу я из телевизора, который висит на стене в обувной лавке.

Только через пару минут до меня доходит: на тбилисских улицах новая волна эмиграции из России. Которая уже по счету только на моей памяти. Некоторые знакомые и родственники уезжали в начале 1990-х, когда развалился Советский Союз и открылись границы. Потом в 2012–2014 годах, когда надежды на демократическую смену власти становились всё призрачнее и с захватом Крыма растаяли окончательно, начали уезжать первые друзья. В начале войны уехал я сам. А теперь вот новый исход.

В первые недели мобилизации, по разным оценкам, из страны уехали от 600 тысяч до миллиона человек.

Это было словно удар под дых. Мало того, что эти сволочи напали на Украину, развязали преступную войну, так они еще и насильно будут заставлять людей в ней участвовать? Будут заставлять моих друзей, оставшихся в России, стрелять в украинцев?

Несколько дней я пребываю в каком-то ступоре, пока вдруг не раздается звонок от приятеля, Ильи Красильщика. Мы, конечно, немедленно принялись обсуждать мобилизацию, и вдруг: «А ты не хочешь сделать проект, который помогал бы людям не оказаться в армии и уезжать из страны?» Я притормаживаю и паркуюсь у обочины.

Ровно этим же уже занимается моя сестра — она нон-стоп консультирует своих подписчиков, как проще и дешевле выехать из России в Грузию. Я пока что понятия не имею, как уклоняться от призыва или дезертировать, но хорошо узнаю этот страх и этот азарт. С них начинается каждое большое новое дело. Остается зажмуриться и прыгнуть.

Многие советуют мне делать такой проект анонимно, но я понимаю, что завоевать доверие аудитории анонимному проекту будет гораздо сложнее. Клиенты и волонтеры, жертвователи и журналисты гораздо меньше будут доверять делу, за которым стоят люди с заблюренными лицами.

Я пишу в соцсетях, что буду делать новый проект, что нужны волонтеры и сотрудники. Несмотря на мои 20 лет в благотворительности, я впервые вижу такой отклик. Мне пишут сотни людей. У нас появляется команда волонтеров-айтишников и волонтеров-дизайнеров, откликаются психологи и юристы. С их помощью мы пишем первые гайды: как себя вести при облаве, что делать, получив повестку, и прочее, и прочее. По ним спешно обучаем волонтеров «первой линии» — тех, кто будет в мессенджерах консультировать людей, обратившихся за помощью. Все они живут не в России: для безопасности клиентов и самих волонтеров это обязательное условие. Почти все недавние эмигранты.

Я мучительно раздумываю, как обозвать новый проект, и даже прошу помочь с этим своих подписчиков в соцсетях. Больше 300 комментариев: «Демобилизация», «Чемодан», «Запасной аэродром», «Отказ», «Парашют», «Под откос», «Не стреляй».

Две ключевые характеристики любого названия — насколько хорошо оно запоминается и насколько оно отражает суть того, чем занимается проект. Скажем, «Под откос» — яркое и броское название, хорошо запоминается, а вот суть передает так себе. Мы ведь будем не диверсиями на железных дорогах заниматься. «Не стреляй» в этом смысле куда ближе, но ему как будто не хватает драйва. Да еще эта «не» в начале. Полночи я ломаю голову. Создание брендов — одна из моих профессий, я знаю, что название — это важно.

Из какой-то дружеской болтовни накануне рождается «Идите лесом» — может, так? Мне ужасно нравится эта игра слов. 

Но вот не слишком ли провокационно и несерьезно, не оттолкнем ли мы часть публики таким названием? А, к черту, попытка всем понравиться — это верный путь к провалу. Должен же кто-то шутить даже в эти жуткие времена. Уже потом я вспоминаю, что любимое мною эссе Эрнста Юнгера о свободе в эпоху тирании называется «Уход в лес». Решено, «Идите лесом».

Приятель одалживает 15 тысяч долларов. Еще один, прочитав про новый проект, жертвует столько же. Оба россияне, оба теперь в эмиграции, оба не то чтобы какие-то супербогачи. У меня появляются деньги, чтобы нанять первых сотрудников. При этом уникальная ситуация: среди эмигрантов огромное количество очень крутых специалистов, которые остались без работы.

Кого бы сделать руководителем всех наших проектов помощи, консультаций и эвакуации? Сложная должность: к этому человеку будут стекаться все самые трудные случаи, ежедневно придется сталкиваться с людским горем, сотрудники и уж тем более волонтеры будут тревожиться и щедро делиться этой тревогой с окружающими.

Я звоню сестре — человек из мира бизнеса, четкий и здравомыслящий, она ровно та, кто мне нужен. Предупреждаю, что если она в деле, то о возвращении в Россию придется забыть. «В жопу пусть идут», — лаконично отзывается Даша. Зову в фандрайзеры девушку, которую знаю еще по Петербургу. Вместо собеседования мы идем пить кофе, и она спокойно рассказывает, как только что вывозила брата в багажнике через российскую границу.

Знакомые рекомендуют айтишника, мы встречаемся в кафе и — бинго! — у него есть готовое решение, как организовать онлайн-консультации. Мы запускаем платформу, куда будут стекаться все обращения. Здесь волонтеры будут отвечать на вопросы, а супервайзеры назначать ответственных, отсюда мы будем выгружать статистику и отчеты для соцсетей.

Я стараюсь собрать крутую команду и дальше не очень мешаться у нее под ногами. Быть скорее продюсером, чем всё контролирующим руководителем. В партизанской войне каждый человек — руководитель.

Мы постоянно обсуждаем, как обеспечить безопасность клиентов.

Разрабатываем систему верификации потенциальных волонтеров — очевидно, что к нам в команду могут попытаться проникнуть российские силовики. На случай, если всё-таки проникнут, делаем все обращения анонимными — даже наши волонтеры не будут знать реальные телефоны и ники людей, которых они консультируют.

Буквально пять дней спустя мы готовы начинать. У нас есть «База знаний» — сайт, на котором собраны различные юридические гайды: как оформить отсрочку, как доказать негодность по состоянию здоровья, что делать при облаве или получив повестку. У нас больше 70 волонтеров-консультантов (а всего заявок было больше 800!).

Я сразу решаю делать ставку именно на волонтерскую помощь: денег у нас явно будет совсем немного, нанимать по мере роста числа обращений всё больше консультантов мы вряд ли сможем. Нет, сейчас вокруг огромное количество людей, которые хотят хоть как-то помочь, — мы будем обучать их, а они обучат следующих.

«Спасибо вам, ребята, — говорит один из волонтеров на первом созвоне. — Пока вы не появились, хотелось головой о стену биться. А теперь хотя бы понятно, как я могу сделать хоть что-то».

Чувак, да мы тут все такие. Тебе спасибо.