После зоны. О чём говорят мужчины

Больше всего я боялась их не узнать. Понимала, что от каждого за пять лет СИЗО, карцеров, этапов, колоний, ШИЗО и ПКТ физически осталась примерно половина. Но не узнать их было невозможно: смех, горящие глаза, вера в то, что всё было не зря, — никуда не делись. «Я хочу говорить, говорить, говорить, ребята!» — просила их я. «А мы хотим есть, есть, есть, а потом говорить!» — отвечали они.

Они — из той самой партии выдворенных из страны белорусских политзеков. Евгений Афнагель, Максим Винярский, Андрей Войнич и Дмитрий Козлов. Козлов, правда, больше известен как блогер Серый Кот. «Котик!» — кричу я, приближаясь к ребятам. «Птенчик! Зайчик! Медвежонок!» — дурными голосами подвывают остальные. С виду они похожи на обычных беззаботных мужчин в конце недели, идущих выпить пива. В реальности они прошли пять лет пыточных условий с бесконечными помещениями в ШИЗО и ПКТ. И не знают, что с ними будет дальше. Паспорт есть только у одного из них — у Серого Кота. Остальные — без документов.

Ночь в КГБ

— Нас всего 13 человек было в камере СИЗО КГБ, куда нас свезли [за день до выдворения из Беларуси] из разных колоний, — рассказывает Евгений Афнагель. Он был приговорен к семи годам лишения свободы за «массовые беспорядки». Три года из пяти провел на тюремном режиме, в тюрьме № 4 Могилева. — Я, честно говоря, думал, что меня везут на новое следствие. Незадолго до того ко мне в камеру подселили человека, явно подставного. И он почему-то всё время спрашивал меня о протестах 2010 года и моем участии в их организации.

А потом заводят в камеру — а там, смотрю, Николай Статкевич, Дмитрий Дашкевич, Геннадий Федынич. Все знакомые, все политзеки. Только тогда я начал догадываться, что нас, скорее всего, будут вывозить. И именно мы — те 13 человек, которые провели ночь в СИЗО КГБ, в итоге оказались без документов.

В организации протестов 2010 года Евгений Афнагель действительно сыграл одну из ключевых ролей. И смог спастись от ареста, победив кагэбэшников ловкостью: когда они пришли, Афнагель спрятался в подвесной потолок. Гэбисты ходили по дому, а Женя парил над ними под потолком. Потом тайными тропами через Россию (тогда это еще было возможно) перебрался в Литву, затем в Польшу. 

Но спустя несколько лет вернулся: он — один из лучших организаторов уличных акций, и прекрасно понимал, что только массовые протесты смогут изменить ситуацию. В 2010 году он спасся от ареста, в 2020-м его всё-таки арестовали. Бесконечные ШИЗО, ПКТ и три года «крытки» — режим мстил за всё, в том числе и за прежние протесты.

— Камера в СИЗО КГБ постепенно заполнялась, — вспоминает Евгений Афнагель. — И когда появился Максим Винярский и сказал, что сейчас еще приведут Войнича, — их привезли одновременно из разных колоний, — я решил Войнича или разыграть, или напугать.

— Ага, — смеется Войнич, — ты проявил чудеса изобретательности. Спрятаться за спиной другого политзека и выскочить с криком «ку-ку!» — это было очень творчески и остроумно.

Они вообще много смеются. Проведя чудовищные пять лет, будучи выброшенными без документов — смеются. Паспорт заключенного хранится в его деле в колонии. В другую колонию или тюрьму заключенного перевозят вместе с документами. И в СИЗО КГБ конвойные привезли все документы. Паспорта 13 политзеков остались там. Уже перед литовской границей, рассказывают они,

В той камере, кроме Афнагеля, Войнича и Винярского, были Николай Статкевич и его соратник Сергей Спариш, руководители независимых профсоюзов Геннадий Федынич и Александр Ярошук, анархист Николай Дедок, один из лидеров «Маладога фронта» Дмитрий Дашкевич, философ Владимир Мацкевич, активист Павел Виноградов, лидер «зеленых» Дмитрий Кучук. По какому признаку отбирали тех, кто должен остаться без паспорта и гарантированно без возможности вернуться, непонятно. Впрочем, Николай Статкевич во время единственного звонка жене с границы перед своим исчезновением говорил: «Они вывозят патриотов». 

На нейтральной полосе. Новые подробности

Николай Статкевич, впрочем, еще ночью в камере всем сказал, что никуда не уедет. В полной изоляции он находился с 9 февраля 2023 года, и благодаря той «пересыльной» ночи в СИЗО КГБ другие политзаключенные смогли, по крайней мере, узнать, что за время изоляции он перенес инфаркт, пневмонию и три ковида, что у него аритмия и он постоянно должен принимать лекарства (сумка с лекарствами в конце концов уехала в Литву без него).

Дольше всех с Николаем Статкевичем находился Максим Винярский — до самого бетонного отбойника на нейтральной полосе. Максим — ветеран белорусского сопротивления. Его в Беларуси называют мушкетером революции. Сосчитать административные сутки, которые он провел в ИВС на Окрестина, не сможет, пожалуй, даже он сам. Максим был задержан в январе 2021 года и приговорен к пяти годам лишения свободы за те же «массовые беспорядки», что и Евгений Афнагель. А в прошлом году задержали его родную сестру Елену Терешкову — мать четверых детей, челюстно-лицевого хирурга и двукратную чемпионку Беларуси по таэквондо. Елену приговорили к трем годам «домашней химии» (ограничение свободы без направления в исправительное учреждение). 

До конца срока Максиму Винярскому оставался буквально месяц с небольшим, когда его из колонии № 3 доставили в СИЗО КГБ. Он тоже понимал, что их будут вывозить под конвоем, и вариантов избежать выдворения из родной страны нет. Но всю ночь он об этом думал и решил действовать по обстоятельствам. Как, впрочем, и Николай Статкевич.

Водитель-гэбист заорал что-то насчет поломки и ущерба, но Николай был упорен. Удержать его в автобусе и перевезти на литовскую сторону вряд ли было возможно. И тут подошел Геннадий Федынич, руководивший профсоюзом радиоэлектронной промышленности, и просто повернул аварийную рукоятку над дверью. Сжатый воздух начал выходить, и оставалось только открыть двери простым физическим усилием.

Статкевич открыл дверь, и Максим Винярский вышел из автобуса вслед за ним. Они пошли к белорусской границе. Навстречу им выбежала молодая пограничница с криком «Вам сюда нельзя! Идите в Литву!» Статкевич начал объяснять, что он гражданин Беларуси, и его никто не может не впустить в страну гражданства. Пограничница ответил: «А как вы можете доказать, что вы гражданин Беларуси? У вас нет документов, а без документов вас никто не пустит в Беларусь».

— Потом, — продолжает Максим Винярский, — со стороны Беларуси пришел какой-то мордоворот в штатском. Он велел пограничнице возвращаться на пост, а нас начал убеждать в том, что у нас нет иного выхода, и мы обязаны идти в Литву, поскольку в Беларусь нас всё равно не пустят. А в Литве нас уже ждут, там свобода и друзья. В Беларуси же, если будем упорствовать, ничего хорошего не будет. Статкевич его и слушать не хотел. Мы стояли возле той бетонной дуги, которая попала во все мировые медиа. Николай хотел сесть. Спросил мордатого: «Я могу здесь присесть?» Тот ответил: «Нет, нельзя, это уже белорусская территория». И тогда Николай схватился за сердце и сказал: «Ой, плохо мне, не могу стоять…» И спокойно сел. Тогда мордатый в штатском позвал американца. Со стороны пограничного поста пришел, вероятно, сотрудник посольства — мы о нет знаем только то, что его зовут Кевин. Больше никакой информации о себе он не сообщил. Кевин тоже начал убеждать нас идти в Литву и даже предложил свой мобильный телефон, чтобы мы позвонили родным. Я позвонил маме. Мама сказала, что уже второй год живет в качестве матери двух политзаключенных и что если со мной снова что-то произойдет, она не переживет этого. И у сестры Лены, которая отбывает срок на «домашней химии», могут возникнуть новые проблемы. Я не мог на них наплевать. Я принял решение идти в Литву.

Матери Максима — 79 лет. И последние пять лет она провела в сборе передач и посылок, поездках в СИЗО и колонии, заботе о внуках, когда посадили еще и дочь. «Заслуженный отдых» белорусской пенсионерки, в общем. «Максим, ты всё сделал правильно», — говорили ему и Афнагель, и Войнич, и Серый Кот. И Статкевич всё сделал правильно. В их ситуации не было разделения на верное и неверное решение. И то, и другое — правильное и достойное. Тем более что Статкевич, понимая прекрасно, что будет дальше, попросил Максима Винярского передать очень важные и личные слова жене Николая Марине Адамович. Максим передал.

Ломать систему

Все пять лет я больше всего, пожалуй, беспокоилась о судьбе Андрея Войнича. Он был тяжело болен еще до ареста: гепатит, диабет и множество других диагнозов. Андрей стоял в очереди на пересадку печени и каждый месяц посещал трансплантолога. Но вместо трансплантации попал в колонию со сроком семь лет (разумеется, за организацию массовых беспорядков).

Тем не менее он выдержал, выжил и намерен выздороветь. Он стал вегетарианцем, не употребляет алкоголь и ведет здоровый образ жизни. «Овощи! — говорит он, почти плотоядно глядя в тарелку. — Вы даже не понимаете, какие вы счастливчики, что все эти пять лет могли свободно есть овощи. В зоне зимой иногда морковку дают, а летом только лук». Кстати, в глаза бросилось, что у всех четверых — одинаковые фитнес-часы, первая их покупка в Литве. Каждый вечер они отчитываются друг перед другом: сколько шагов пройдено, сколько калорий сожгли, каков был уровень физической активности. Ребятам нужно быть здоровыми — назло режиму, который был готов их уничтожить. 

Кроме работы на «промке», в белорусских зонах есть еще и обязательная чистка картошки. По правилам те, кто болен гепатитом, не должны в этом участвовать. На практике — заставляют всех.

— У нас был один зек, тоже с гепатитом, не политический, — говорит Войнич. — Так вот он смог сломать систему. Первым делом он «загнал» в зону ПВР («загнать в зону» — это нелегально что-то пронести или провезти, ПВР — правила внутреннего распорядка. — Прим. ред.).

К примеру, на «промке» он должен был заниматься чисткой проволоки. Вот он взял одну проволочку и всю смену делал вид, что чистит ее. В конце смены отчет, кто сколько начистил. Он говорит: «Семь граммов». На него орут: «Ты что, охренел? Норма — три кило!» А он берет ПВР и цитирует: «“Все осужденные должны привлекаться к труду”. Ну вот я и привлечен. Целую смену отработал. Тружусь. А про нормы нигде в ПВР не написано». Так в конце концов его даже на картошку перестали посылать, единственного. Все остальные продолжали чистить картошку (самая короткая чистка картошки на моей памяти — один час. Самая долгая — 14 часов подряд). А его оставили в покое. Он кровь им выпил всю. Жалобы в прокуратуру фигачит бесконечно. Его сажают в ШИЗО, а он выходит — и дальше фигачит. ПВР отбирают, но он наизусть выучил. В библиотеке уголовно-исполнительный кодекс взял и тоже наизусть выучил. В последнее время он даже ту единственную проволочку не чистил. Просто приходил в цех и сидел. А если бригадир подходит, то говорил: «Как это не работаю? Вот я пылинку со стола смахнул».

Среди политзеков, рассказывают освободившиеся, ломкой системы в колонии прославился Дмитрий Нешта. Он — бывший военный, подполковник, который с цветами и шариками ходить по улицам категорически не хотел. Он считал необходимыми акции прямого действия. Он изготовил несколько коктейлей Молотова и, по версии обвинения, бросил их в автомобили, принадлежащие военнослужащим внутренних войск. Нешту судили по статье «акт терроризма» и приговорили к 12 годам лишения свободы. В колонии он вынудил администрацию изменить правила внутреннего распорядка.

— Нешта — зверь, — говорит Войнич. — Он летом носил шарфик, вполне щегольский. И когда к нему пристали оперативники на предмет нарушения установленной формы одежды, он их добил правилами внутреннего распорядка: «Где написано, что летом нельзя носить шарф? Это часть установленной формы одежды». И они были вынуждены ввести в правила шарфики как дополнительные элементы, не входящие в установленную форму одежды, но допустимые. Теперь это прописано в ПВР.

«Для судей должно быть отдельное ШИЗО в аду»

Я спрашивала ребят, что было самое страшное за эти пять лет. Оказалось, не ШИЗО, не пытки, не изоляция, не угрозы. Самое страшное было — встретить Сергея Гуню и не иметь возможности ему помочь. С ним сидели и Войнич, и Винярский: когда в колонии № 3, где сидел Максим, начался ремонт, часть заключенных перевели в могилевскую ИК № 15 — там отбывал наказание Войнич.

Сергей Гуня — политзаключенный, приговоренный к семи годам лишения свободы. Ментально он находится на уровне пяти-шестилетнего ребенка. Маленький мальчик в теле взрослого парня. Сейчас и дошкольники интернетом пользуются, вот и Сергей Гуня оставил где-то комментарий, вышел на протест вместе со всеми — и получил семь лет лишения свободы. Даже вертухаи специально не издевались и не хихикали над Сергеем — жалели. «Таких, как Гуня, даже дикие звери в лесу не кусают», — говорит Войнич. «Для таких судей, как тот, что Гуню отправил за решетку, в аду должен быть свой отдельный ад усиленного режима, свое ШИЗО. Такой ад в аду», — говорит Максим Винярский.

В зоне рассказывали, что в раннем детстве Гуня попал в тяжелую аварию, после чего остановился в развитии. Так и остался малышом, даже в зоне. Андрей Войнич говорит, что они встречались во время положенных звонков домой, и ему хотелось плакать, когда он видел доверчивый взгляд Гуни. Тот бежал к нему, как бегут дети к взрослому, которому доверяют, и спрашивал: «Какие новости? Когда нас всех отпустят?» Войнич осторожно, чтобы не травмировать Сергея, говорил: «Пока новостей нет, но это хорошая новость. Это значит, что ничего плохого с нами больше не произойдет. А хорошие новости скоро будут, нужно только еще чуть-чуть подождать». 

Хотя, как говорит Войнич, программа истязаний, существующая для всех политических, с «десятым профучетом», работает и для Гуни — рапорты о нарушениях, ШИЗО, лишение передач и так далее. Но Сергей держится достойно. Он хочет к маме.

«Чат GPT послал к Джину Шарпу»

Дмитрий Козлов, он же блогер Серый Кот, — единственный из моих собеседников, кто остался с паспортом. В отличие от тех 13 политзеков, которых в сентябре привезли на ночь в камеру СИЗО КГБ и оставили без документов, Козлова вывозили в три часа ночи прямо из колонии. Причем из колонии для рецидивистов — № 20, в Мозыре.

Серый Кот к моменту выдворения из страны отбывал уже второй срок. При том, что тех «массовых беспорядков», за организацию которых его судили, он так и не увидел: Дмитрия арестовали 10 июня 2020 года, за два месяца до начала протестов. Сначала дали 20 суток административного ареста, потом перевели в СИЗО по уголовному делу. Срок был — пять лет. За день до окончания срока Дмитрия перевели из колонии в СИЗО по новому уголовному делу — о злостном неподчинении требованиям администрации исправительного учреждения. Добавили год срока и этапировали в мозырскую зону № 20. Там он отсидел еще почти год. До «звонка» оставалось два месяца.

— Меня в три часа ночи подняли и повели в спецчасть, — вспоминает Серый Кот. — Сказали собираться с вещами. 49 рублей, которые у меня на счету были, не вернули.

Потом в каком-то лесу мешок сняли, и когда я смог видеть в окно дорогу, то в конце концов понял, что мы едем в сторону границы. Недалеко от пункта пропуска «Каменный лог» долго стояли — я видел, как подъезжают другие машины с заключенными и конвоирами. А потом нас всех повели в автобус, который уже стоял наготове перед въездом на территорию пропускного пункта. Мы спрашивали, куда нас везут, а нам отвечали: вам всё потом расскажут.

Дмитрий Козлов — сирота. У него нет близких родственников. В первой своей колонии, где отбывал срок, администрация согласилась принимать передачи не от родственников. Во второй — нет. Он вышел из зоны, похожий на узника концлагеря. Впрочем, он и есть узник концлагеря. Добрые люди в Литве, потрясенные его видом, немедленно отправили Дмитрия в санаторий. Но он оттуда сбежал на третий день — хочет действовать и побеждать.

Он мне посоветовал читать книгу Джина Шарпа «Политика ненасильственных действий». Можно подумать, мы ее не читали…

Именно от Дмитрия Козлова я узнала, что Беларусь участвует в войне с Украиной еще и с помощью «промок» в колониях. Серый Кот в швейном цеху шил подсумки для военных аптечек и шевроны, в деревообрабатывающем делали ящики для боеприпасов. А Максим Винярский и вовсе работал на почтовом производстве, где им говорили: «Наша задача — похоронки и повестки». Тюремное производство никак и никем не контролируется, заключенные вечером не идут домой, где можно рассказать жене о том, чем занимался на работе, и это очень удобно для выполнения российских заказов.

Впрочем, работа на «промках» уже позади. А что впереди — никто не знает. Все четверо живут сейчас в одной квартире, у троих нет никаких документов (впрочем, толку от паспорта Кота тоже ноль), а перспективы совершенно неясные. Но они всё равно смеются. И шутят. И верят.

— Главным источником радости в зоне для меня был телевизор, — говорит Войнич. — Когда там появлялся в очередной раз усатый плешивый дядька с одышкой, я смотрел на него и думал: может, он помрет раньше, чем я выйду!

Нет, уж лучше пусть все выходят, не дожидаясь смерти усатого плешивого дядьки.