За несколько часов до премьеры в Церкви святых Петра и Павла в Веймаре проходит концерт, посвященный памяти узников Бухенвальда. Этот концлагерь находился под Веймаром, сегодня на его территории музей-мемориал. Перед концертом выступает историк и правозащитник Ирина Щербакова. На немецком языке она рассказывает зрителям о России прошлого и настоящего. В ее речи звучат русские фамилии — Ахматова, Цветаева, Солженицын, Булгаков. Не как имена великих писателей, а как имена жертв режима и политических репрессий. Потом звучат фамилии Навальный и Путин и слова, которые не требуют перевода на русский: GULAG, Faschismus, Propaganda, Zensur и politische Repressionen.

Сразу после этого начинается «Немецкий реквием» Брамса. Музыка подхватывает слова и превращает их в другое измерение траура, памяти и тишины. Идея такого сочетания принадлежит интенданту фестиваля Рольфу Хемке. «Я быстро принял решение, что премьера этого спектакля состоится на нашем фестивале, — сказал он на приеме после премьеры. — Мы сразу договорились с продюсером Светланой Доля, что концерт и премьеру нужно проводить в один день. Это очень важный разговор, особенно здесь, в восточной части Германии, где люди не всегда хотят слышать, что такое современная Россия. Мы сказали им сразу двумя способами — речью историка и художественным языком спектакля».

Концерт становится своеобразным эпиграфом к спектаклю. Огромный бывший заводской цех превращается в сцену, где история страны и личная история героини сплетаются в единое полотно. Спектакль технически очень сложный и насыщенный, не случайно за техническую реализацию отвечает Алексей Подбояринов, который работает на операх Дмитрия Чернякова.

Главную роль исполняет Евгения Борзых, солистка группы СПБЧ. Она играет не Елену Костюченко, а скорее собирательный образ, не столько военного журналиста, сколько человека, оказавшегося перед собственным «выбором Софи». Здесь это — выбор Лены, выбор невозможный. Мы следим за героиней с ее детства до сегодняшнего дня: в диалогах с матерью, в личных событиях, на фоне судьбы одной большой страны. Маленькая Борзых в бесконечном заводском пространстве, она как чеховский маленький человек, потерянный и уязвимый на фоне огромной державы завода, которая продолжает жить своей жизнью.

«Моей основной задачей в спектакле было не передать суть работы репортеров или показать дословный портрет Лены, а передать чувства, которые испытывает человек, сталкиваясь с болью, несправедливостью, сталкиваясь с государством. Сталкиваясь с тем, что человек оказывается социально неравноправным только из-за того, где и в каких обстоятельствах он родился или кого он любит или с какими особенностями живёт», — говорит Борзых, когда мы встречаемся после премьеры.

Я спрашиваю Лену о ее театральном воплощении. Она отвечает: «Женя играет человека, которым я всегда хотела быть, но никогда не была. Она очень живая, непосредственная, быстро реагирует. А я помедленнее и потише. Она пропустила мою историю через себя, но сделала ее другой, своей личной».

Этот прием работает как ключ к пониманию происходящего на сцене, зритель перестает искать конкретного человека. Перед ним не портрет Костюченко, а универсальный образ, в котором можно узнать и себя, и своих близких. Впрочем, это относится и ко всем авторам спектакля: каждый из них воспринимает проект как личную историю и пропускает ее через себя. Команда спектакля собиралась из людей, для которых этот проект совпадает с их позицией, а высказывание важно лично. Именно поэтому зрители чувствуют, что здесь нет холодной дистанции, всё прожито и выстрадано.

Спектакль идет на двух языках — русском и немецком. В зале, в основном, немецкая публика. Я сижу в пятом ряду: слева от меня писатель Дмитрий Глуховский и актер Максим Суханов, справа — немецкие журналисты. Мы с Дмитрием и Максимом смеемся над видео с пьяным Ельциным на качелях, полетом проститутки под гимн России или репликой матери: «Рожай ребенка. Лучше никогда не будет, рожай сейчас».

Вечный конфликт отцов и детей в России в военные годы превратили в болезненный идеологический разлом. Борзых, с ее природной искренностью и максимализмом, выводит этот разлом в личную драму отдельной семьи. Образ разудалой «матушки-земли, белой берёзоньки» здесь приобретает роковое звучание неотвратимой гибели. Это не декоративная любовь патриотизма, а любовь настолько близкая, что позволяет видеть трещины и обвалы. Героиня любит маму и именно поэтому отчаянно ищет ответ — почему она оказалась жертвой пропаганды? По этой же причине она пытается понять, как целая страна, ее любимая страна, скатилась в обыкновенный фашизм из учебников по истории другой страны, где за поцелуй на площади бьют дубинками, уничтожают собственных граждан и возвращают, пусть и негласно, карательную медицину.

Роль матери исполняет Чулпан Хаматова. Ее физически нет в зале — все сцены с ней заранее записаны. Иногда это видеозвонки, иногда детские воспоминания героини. Хаматова играет собирательный образ людей, ставших жертвами пропаганды. В ее интонациях нет ни осуждения, ни холодной дистанции. Наоборот, звучит ощутимая жалость и сочувствие. Один из их диалогов матери и дочери о войне в Украине звучит так.

МАМА. Хорошо, что ты не там, Бог тебя сберег.

ЛЕНА. От чего?

МАМА. Там знаешь сколько нациков? Тебя бы там повесили, потому что ты русская.

ЛЕНА. Ну что за чушь, мама.

МАМА. Они теперь ненавидят все русское, Европа у них хорошая, а мы враги. И сама эта революция — против России. Ты что, совсем ничего не знаешь?

ЛЕНА. А ты что знаешь?

МАМА. Я смотрю телевизор.

ЛЕНА. А я читаю моих коллег. Они русские, и никто их там не вешает.

МАМА. Потому что вы — антироссийская газета. Наверное, поэтому.

ЛЕНА. Ну какая я антироссийская, мама.

МАМА. Кричат — кто не скачет, тот москаль! И прыгают, прыгают!

ЛЕНА. Ну и что. Там холодно. Греются.

МАМА. Ну и то! Тебе разве не обидно?

ЛЕНА. Мне всё равно, что кричат в Киеве.

МАМА. Ты равнодушная. Тебе это — чужая страна. А я еще помню, как Киев был наш.

ЛЕНА. Мы вешаем трубки. Я курю и думаю, блядь, ну надо же было ей подарить именно телевизор!

Нам удалось поговорить с Чулпан между ее репетициями спектакля Ивана Вырыпаева в Варшаве. «Да, конечно, у меня огромное бесконечное чувство жалости к людям, которые зомбированы, инфицированы российской пропагандой, особенно к людям такого поколения, как наши мамы, которые привыкли верить тому, что говорят по телевидению, — говорит она. — Но я считаю, что любовь должна победить всю эту черноту и темноту, на которых настаивает сегодняшняя российская политическая система.

Это касается всего: отношений с нашими родителями, отношений с друзьями, которые там остались, отношений с украинскими друзьями, которые тоже часто требуют категоричности. Но и с ними нужно выстраивать исключительно нежность, любовь и тепло. Когда вырабатываешь это терпение, любовь, тепло — ты уже побеждаешь весь этот ужас».

Для продюсера Светланы Доли, которая теперь живет в Берлине, это не первый спектакль в Германии о российской действительности во время войны. Первым был абсолютный хит «Кремулятор» Максима Диденко по роману Саши Филипенко. Главную роль там играл как раз Максим Суханов, мой сосед в зрительном зале. Это тоже было мощное антивоенное высказывание, но более метафорическое: всё строилось вокруг образа советского работника крематория. В «Моей любимой стране» метафоры и эзопов язык отброшены, здесь разговор ведется прямо и бесстрашно.

Идея поставить этот материал принадлежит журналисту и критику Анне Наринской. Она принесла книгу Доле, и та сначала отказала. «Я представляла, о чем книга, и тема казалась мне слишком тяжелой. Но потом я все-таки прочитала ее, и она меня вынесла. Я увидела в ней путь человека, который становится осознанным гражданином своей страны. У меня нет театрального образования, но в театр меня привел Брусникин, и я привыкла считать его своим Мастером. Он всегда говорил: задача театра — отражать реальность. Художник должен говорить о том, что у него болит. Мне было очень больно и страшно работать с этим материалом, но я не могла этого не делать», — признается Доля.

Именно эта вовлеченность задала тон всей труппе. Исполнители воспринимают спектакль не как работу, а как акт гражданского высказывания. Благодаря этому даже немецкий актер Леон Виферих, никогда не бывавший в России, играет так достоверно, будто вырос в российской провинции. В спектакле он исполняет несколько ролей, в том числе тверского таксиста, который соглашается отвезти Костюченко на очередное задание. Ночная поездка заканчивается домогательствами и попыткой изнасилования.

«Я никогда не был в России, но мужчина с таким отношением к женщине может встретиться где угодно. И мы, артисты и художники, обязаны это показывать. Для меня большая честь быть частью этого проекта. Я слежу за тем, что происходит в России, особенно с журналистами и людьми, которые борются против режима. Их голоса должны быть услышаны именно сейчас и особенно в Германии, где правые набирают популярность», — говорит Виферих.

Для других спектакль превратился в напоминание, что история универсальна, и никто не застрахован от ее повторения. Любое общество может начать дрейфовать вправо, и мы все знаем, к чему приводит, когда голоса «маленького человека» перестают быть слышны в государстве, решившем любой ценой стать великим.

«Моя любимая страна» теперь едет в Берлин: 25 октября спектакль откроет фестиваль Voices двумя показами — дневным и вечерним. Премьера в Веймаре закончилась долгой овацией стоя. Зрители вставали не только потому, что спектакль удался, — они вставали, потому что услышали в нем разговор с самими собой. В этот момент стало ясно: книга и судьба Лены Костюченко перестали быть только российской историей. Они стали европейской историей — разговором о памяти, страхе и любви, который каждый ведет внутри себя. И этот внутренний диалог звучит громче любой пропаганды и телевизора в комнате коллективной мамы.