В начале сентября в аэропорту Алматы по политически мотивированному делу, возбужденному в России, задержали активистку Юлию Емельянову, связанную со штабами Алексея Навального и помогавшую российским политзаключенным. Юристы подали заявление на беженство и обжаловали запрос на экстрадицию.
Это не первый случай, когда в странах СНГ задерживают россиян, объявленных в межгосударственный розыск в России. Казахстан не спешит экстрадировать активистов на родину, но и не отпускает их сразу. Вместо этого их ждет ровно год в следственном изоляторе.
На себе это испытал и анархист Дмитрий Козак, против которого в России выдвинули обвинения в «оправдании терроризма» за комментарий во «ВКонтакте» о самоподрыве студента Михаила Жлобицкого на входе в здание архангельского управления ФСБ. В феврале 2023-го Козака арестовали в Казахстане по запросу РФ и лишь в начале 2024-го освободили, после чего он покинул страну.
Козак рассказал «Новой-Европа», что ждет задержанных в Казахстане антивоенных россиян, поделившись своим опытом заключения, бунта, давления со стороны администрации СИЗО и тем, как в день освобождения его «потеряли».
— Как происходит задержание и арест человека в Казахстане? К чему ему нужно быть готовым?
— Сама процедура представляет собой сначала арест на трое суток и содержание в изоляторе временного содержания. После чего проходит суд, по большей части фиктивный, потому что он ни на что не влияет.
Для суда главное то, что человек в розыске, есть формальные основания для ареста, — значит, можно арестовывать.
Впоследствии санкционируют первый арест до 40 суток, и человека этапируют в СИЗО. В течение этих 40 суток Российская Федерация должна отправить документы о том, что власти знают о задержании человека и готовы его забрать. И если документы приходят, задержанного арестовывают на 12 месяцев. Отсчет начинается с первого дня задержания.
Очень редко бывает, что документы не приходят. По моему опыту, такое случилось лишь один раз с гражданином Таджикистана, которого обвиняли в экстремизме, но у него была статья десятилетней давности, и посольство Таджикистана, по всей видимости, про него забыло. Его сразу освободили.
В течение 12 месяцев Казахстан должен сам рассмотреть вопрос, подлежит ли человек экстрадиции. Если же до ареста задержанный успел податься на убежище, то Казахстан никак не может решать вопрос экстрадиции до момента, пока не придет окончательный ответ от Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев в Алматы.
Но Казахстан в принципе никому этот статус не выдает. Единственное, что помогает, — это лазейка в законе. Если исходить из Уголовно-процессуального кодекса Республики Казахстан (статья 589), если срок ареста заканчивается, но человека фактически не выдали, его больше держать не могут и освобождают. Именно через это прошел я, а сейчас под арестом в Казахстане находится Павел Владимиров из Воронежа.
— Как лично у вас прошел год в казахстанском СИЗО?
— С самого начала условия были ужасные. В принципе, в тюрьме хороших условий нет, ее нельзя сравнивать с волей.
Первые трое суток я провел на «карантине». Это стандартная процедура, которая длится до 15 суток. В это время людей проверяют, подчиняются они администрации или нет, какой у них характер, темперамент. И уже в зависимости от этого направляют в определенную камеру.
Но меня на третий день отправили в так называемую «санчасть» — по факту, это одиночная камера, куда помещают человека для того, чтобы у него не было никаких проблем с другими заключенными и чтобы за ним можно было лучше присматривать.
Среди ночи, когда я уже спал, ко мне пришли, постучали и сказали: «С вещами на выход». Я не понял куда. Постовой, надзиратель, который следит за заключенными в камерах, спросил: «Вы журналист?» Я сказал: «Нет», объяснил ситуацию. И меня отправили именно в санчасть на 40 суток, где всё это время я сидел абсолютно один.
Условия были, возможно, даже лучше по сравнению с другими камерами. Но мне было не с кем поговорить, я не знал, что происходит снаружи, есть поддержка или нет. Было неизвестно, что меня ожидает, и это очень сильно давило на тот момент.
Потом меня отправили в общую камеру, в которой я провел приблизительно десять месяцев. Со мной находились люди, также арестованные для экстрадиции. В большинстве своем это были заключенные, которые не выплачивали налоги или штрафы. Также были несколько политических заключенных из Узбекистана.
Фото: Виталий Малышев
— Как к заключенным относились сотрудники СИЗО?
— Со стороны сотрудников СИЗО, разумеется, никакой поддержки быть не могло в принципе. В отличие от России, Казахстан не так часто сталкивается с политическими заключенными, о которых есть общественный резонанс. И после каждой публикации администрация СИЗО обязательно реагирует.
Бывает, но очень редко, что попытаются улучшить условия содержания.
Чаще всего на арестованного просто давят и отправляют на встречу с начальником СИЗО. Он уже знает, как эмоционально влиять на активистов, которые содержатся под стражей.
Именно так случилось с Пашей Владимировым — он после этой «беседы» отказался от какой-либо поддержки, от публикаций в СМИ, потому что на него эмоционально надавили, а затем отправили в очень ужасную камеру.
— Приходилось ли вам лично сталкиваться с насилием со стороны администрации СИЗО?
— Я участвовал в протесте заключенных. В Казахстане не хватает ресурсов на поддержку гражданского общества, на тюрьмах экономят. Летом воду отключают на неделю, дают только по полчаса в день три раза. Электричество отключают на сутки. Летом там +50. Администрация нарушает условия содержания, но иногда всё же идет навстречу. В нашем случае нам разрешили пользоваться домашним телефоном, благодаря которому мы держали связь с внешним миром. Но потом это тоже перекрыли.
Нас было восемь человек, и мы решили идти на крайние меры — на протест.
В тюрьме основной вид протеста — это членовредительство, когда ты сам себе наносишь увечья. Тебя выслушивают и идут навстречу. Но в случае с нами это не сработало.
Еще одна форма протеста — выйти и отказаться заходить в камеру, просто сесть в коридоре. Мы это тоже попробовали. Вначале всё было нормально, нам говорили, что вроде бы готовы идти навстречу. Но тут по рации мы слышим, что нас приказали «крутить».
Меня сразу повалили на пол, схватили руки, пытались надеть наручники. После этого выбежал ряд наших других сокамерников, и они начали в ответ толкать сотрудников СИЗО. Началась драка. Нас было заметно меньше, и справиться было физически невозможно. И нас в итоге «скрутили».
Фото: Виталий Малышев
Тогда я пережил самый болезненный опыт — это когда твою голову опускают к ступням, руки выкручивают. И так нужно было идти с четвертого этажа на первый.
Впоследствии нас также пытались поставить на колени, но мы отказались, бились руками об стену. В этот момент мой сокамерник, политзаключенный из Узбекистана, упал. Я пытался к нему подбежать, кричал, но меня скрутили, сильно ударили и нас потом отправили в разные карцеры.
Изначально нас пытались обвинить в нападении на сотрудников СИЗО. Но после проверки видеорегистраторов выяснилось, что были нарушения и со стороны сотрудников. Поэтому дело решили закрыть.
Очень длительное время, даже после освобождения,
меня мучил тот факт, что никто из них так и не понес никакого наказания, никого даже не уволили. И эти люди продолжают работать,
многие из них, скорее всего, также пытаются оказывать эмоциональное давление, в том числе на российских политзаключенных, которые сейчас находятся под арестом.
— Вы 12 месяцев просидели в заключении, не зная точно, отпустят вас или нет. Это так? Что происходило в день освобождения?
— Да, на самом деле я не знал, когда меня освободят и освободят ли вообще. Банально потому, что это на тот момент был первый прецедент. Также так или иначе шли переговоры между МИД Германии и Казахстана. Говорили, что «вот-вот сейчас выпустят». Но, как мы видим, этого не произошло, и я вышел через 12 месяцев из-за лазейки в законе.
Когда настал день освобождения, 9 февраля 2024 года, я понимал, что меня должны выпустить. Я спал, проспал до двух, смотрю — никто не приходит. Поспал еще, уже вечер, уже ночь. Я сижу и думаю: «Неужели меня не выпустят?» Начал стучать в дверь, кричать. Ко мне подошли, сказали: «Не будет никакого освобождения, никаких документов на тебя нет». И я подумал, что не сработало. Печально. Думаю: «Ну ладно, бывает».
Но потом за мной всё же пришли:
оказалось, что меня банально потеряли. Потому что по документам я находился совершенно в другом блоке, в другой камере. И, конечно, когда меня уже нашли, настроение сильно поднялось. Впервые за год я увидел небо, открытую улицу, воздух.
Исходя из тех слов, что говорили мне товарищи на свободе, была очень маленькая надежда на то, что я смогу освободиться раньше. Но чем ближе подходил конец ареста, я понимал, что, по всей видимости, придется сидеть все 12 месяцев.
Фото: Виталий Малышев
— Из-за чего могло бы получиться раньше? Из-за огласки?
— Не то что из-за огласки, а из-за обширной работы правозащитного сообщества, в том числе при посредничестве МИД Германии, немецких НКО, которые пытались взаимодействовать с МИД Казахстана. Мне помогало Казахстанское международное бюро по правам человека в рамках УВКБ ООН. И действительно была надежда, но не вышло.
— После освобождения как всё дальше было организовано? Вы начали делать гуманитарную визу Германии?
— Гуманитарную визу Германии я получил уже буквально через неделю после того, как меня арестовали. Поэтому единственное, что мне оставалось, — дождаться освобождения, обратиться в консульство Германии и забрать документы.
После этого нужно было разобраться с бюрократией внутри самого Казахстана. Это очень большая проблема. Но со стороны правозащитного сообщества была очень большая поддержка.
Мы ездили в КНБ (аналог ФСБ в Казахстане. — Прим. ред.) и полицию, разговаривали с сотрудниками аэропорта, с миграционной службой. Также нам нужно было оформить выездную визу (официальное разрешение миграционной службы на то, чтобы покинуть территорию Казахстана. — Прим. ред.). И уже после того, когда ты получаешь добро на выезд, покупаешь билеты, приезжаешь в аэропорт, — всё равно тебя задерживают. Стоит ожидать, что будет превентивный арест на нейтральной полосе. Там полиция обязана тебя задержать и выяснить через вышестоящие инстанции, можно тебя пропускать или нет.
Фото: Виталий Малышев
Мне полиция сразу сказала: «Мы вас освободим, но, скорее всего, у вас не получится улететь, потому что проверка может занять часов пять». Но по итогу всё прошло очень быстро. Мне просто выдали документы, которые у меня забрали, и отправили на посадочную полосу.
— Как вы обустроились в Германии? Чем занимаетесь? Как пережили первые дни, когда приехали?
— В принципе, было всё относительно легко. Это был первый раз, когда я прилетел в Европу. Было интересно. Меня встретили мои товарищи, потому что практически все друзья-активисты отправились в Германию раньше, чем я.
Единственное, что мне оставалось, — это обустроиться в плане бюрократии: получить вид на жительство, пойти на интеграционный курс, выучить базовый немецкий, трудоустроиться.
Сейчас я работаю на заводе по обработке металлоконструкций. Я продолжаю заниматься активизмом и правозащитой, помогаю арестованным в Казахстане — Паше Владимирову, Юлии Емельяновой. Потому что сам прошел через это и знаю, как проходят процедуры, как устроено СИЗО, как можно на что повлиять. Грубо говоря, я знаю, где какая камера лучше.
Делайте «Новую» вместе с нами!
В России введена военная цензура. Независимая журналистика под запретом. В этих условиях делать расследования из России и о России становится не просто сложнее, но и опаснее. Но мы продолжаем работу, потому что знаем, что наши читатели остаются свободными людьми. «Новая газета Европа» отчитывается только перед вами и зависит только от вас. Помогите нам оставаться антидотом от диктатуры — поддержите нас деньгами.
Нажимая кнопку «Поддержать», вы соглашаетесь с правилами обработки персональных данных.
Если вы захотите отписаться от регулярного пожертвования, напишите нам на почту: [email protected]
Если вы находитесь в России или имеете российское гражданство и собираетесь посещать страну, законы запрещают вам делать пожертвования «Новой-Европа».
